19. НАДГРОБИЕ С ИЗОБРАЖЕНИЕМ РИТУАЛЬНОЙ ТРАПЕЗЫ

Все произведения раздела

Инв. II 1a 4

Кипр. Ок. середины V в. до н.э.

Известняк, красная краска

В. 78,5; Ш. 58; Т. 9

Показать сохранность, происхождение, литературу

В начале V в. до н.э. на Кипре появились сцены ритуальных пиров-симпосиев, которые, вероятно, давно имели место в жизни, но только теперь получили свою иконографию¹. Как и везде на Востоке, а также в Этрурии и Греции, тема пира широко распространилась в погребальном искусстве. Известен ряд надгробий, почти квадратной формы (или вытянутых в ширину), с нишеобразным пространством, в котором помещен умерший с супругой.

Один из замечательных образцов такого типа представляет надгробие из бывшей коллекции В.С. Голенищева, хорошей сохранности². Изображены возлежащий бородатый мужчина и сидящая у его ног женщина, оба в хитонах и плащах. Фигура женщины значительно меньше мужской, судя по соотношению голов, и у обоих нарушены пропорции: нижняя часть тела сокращена, голова гипертрофированно крупная. Чета пребывает на ложе с двумя подушками, которое служит и столиком. Умерший, с плодом граната в левой руке, опирается на подушку – поза, воспринимаемая и как жест скорби. В другой руке у него чаша для возлияний – обычный атрибут симпосиаста и вместе с тем символ спасения. В то время как пирующий энергичнее развернут к зрителю, женщина ближе к фону – ее внимание сосредоточено на муже. Словно сжатая, в туфлях, хитоне и наброшенном на голову плаще, она сидит так, что за ее спиной видны ступни лежащего супруга, с тщательно моделированными пальцами; вероятно, это была важная для мастера деталь³, потому что она продолжает существовать и в значительно более поздних памятниках.

Фигуры плотно заполняют отведенное для них пространство, соблюдается греческая исокефалия – головы находятся на одном уровне. Главная ритуальная еда пира – плоды граната. В руках, сложенных на коленях, женщина держит по крупному плоду, еще три – спереди – отгораживают мужчину от зрителя, показывая их особую значимость в его посмертном спасении. Немаловажно общее число этих фруктов, их шесть – четыре у мужчины, два у женщины. Четное число связано с женской рождающей сферой (cр. Вергилия: «Угодно нечетное богу»); гранаты – ее принадлежность, ее представители и ее воплощение. Супруга-женщина, земная ипостась богини, – антропоморфный образ гранатового древа, то есть священного древа-спасительницы, которое выступает здесь еще и в форме лавра (лавровый венок на голове умершего). Вот почему она сидит, а не возлежит, подобно мужу, за пиром. Как известно, в древности лежание ассоциировалось со смертью, стояние – с жизнью, а сидение – с переходным состоянием между ними, с «позой рождения»⁴ (Богоматерь с Младенцем обычно сидит на троне). Богиня-женщина возрождает бога-мужчину, в соответствии с древнейшей ритуальной концепцией культуры. Она нашла отражение даже в такой, казалось бы, сугубо «мужской» эпохе, как ассирийская, судя по знаменитому рельефу из дворца Ашшурбанипала в Ниневии Ужин в саду, VII в. до н.э.⁵. Ей строго следовали египтяне и греки, а за ними и киприоты, и только этруски нарушали табу, позволяя возлежать за пиром и дамам.

Сверху плиту венчает лев, скрестивший передние лапы (мотив, заимствованный в Египтe), с повернутой к зрителю оскаленной мордой. Такие стражи гробниц на Кипре известны в течение почти двухсот лет, с начала VI по конец V в. до н.э. Были они и у греков – и в качестве самостоятельных памятников, и как увенчание стел. Изначально лев – отнюдь не просто страж, а тоже образ богини-спасительницы⁶, столь же архаичный, как и священное древо; львица превратилась во льва в процессе замены женщин мужчинами как руководителей ритуала. Однако в искусстве старая суть сохранялась; львиный оскал означает жреческо-жертвенный смысл симпосия: львица метафорически поглощает умершего, чтобы вернуть его в жизнь возрожденным. Все атрибуты спасения – ложе (женского рода), гранаты, подушки, чаша, венок, лев, сама стела-надгробие – это разные образы супруги-спасительницы, которая в древности представала в вещных формах, теперь же восседает за пиром и в «проявленном» наконец человеческом облике.

Что касается стиля работы, он, несмотря на примитивизм, сочен и свеж. Ритмика складок одеяний хорошо сочетается с крупными гладкими плоскостями лиц, рук, ног и гранатов, а плотные формы лиц, заставляющие вспомнить голову Зевса (№ 16), лучатся энергией. Архаизм продолжает бытовать: миндалевидные крупные глаза плоски, с отмеченными тонкими веками, с длинными гранеными бровями, с энергичными складками вокруг рта и упругими щеками; волосы и борода по-прежнему трактованы рядами спиралей. Ветви лаврового венка на голове мужчины направлены к центру лба, и каждый листик пройден углублением-стержнем.

Конечно, это вполне официальное искусство Кипра классического времени, но в то же время оно – вполне народное.

В ряду известных памятников такого типа наш – один из ранних. В дальнейшем, как показывает стела из Стокгольма, второй половины V в. до н.э.⁷ (рис. 6), форма начинает вытягиваться в ширину, чтобы вместить других персонажей; у изголовья возникает наследник-сын, фигура умершего еще более укрупняется, а фигура жены – умаляется, у ложа появляются точеные ножки, изящный столик при нем, а само оно покрывается ковром, входящим в моду в третьей четверти V в. до н.э. под влиянием греко-персидского искусства. На надгробии из Голг (Афиену), конца V в. до н.э.⁸ (рис. 7), ни детей, ни столика нет, зато появляется новый жест: огромный мужчина властно держит за руку крохотную жену, другой рукой касаясь своих волос (жест траура). Это не похоже на греческие рукопожатия, но смысл идентичен: теперь через соединение рук, а не через архаичные вещные символы вроде еды от супруги к умершему перетекает энергия жизни, символизируемая и традиционным лавровым венком. В одном из поздних надгробий, происходящем из некрополя Голг, ок. 350 до н.э., в Институте искусств в Чикаго⁹ (рис. 8), ритуальная еда также отсутствует; включен ребенок; супруга же приобретает большой вес и, как кажется, представлена на ложе возлежащей – во всяком случае, она прикрыта общим с умершим покрывалом. У обоих одинаково трактованы головы, лица, лавровые венки, причем венок, появляющийся теперь и у женщины, означает, что и она утратила былое бессмертие, и она нуждается в возрождении. Вот почему оба пируют на равных, и ребенок, «продолжатель жизни», теперь стоит с ее стороны. Возможно, чикагский памятник датирован слишком поздно – фигуры ребенка здесь и женщины на стокгольмском рельефе выглядят как двойники, но, тем не менее, тенденция очевидна. Кстати, на стокгольмском надгробии (возможно, и на чикагском тоже) появляется любопытная деталь: умерший держит мешочек с деньгами (money-bag)¹⁰. Это тоже вещь и тоже символ спасения, но уже не столь архаичный, как натуральная еда нашей стелы. Искусство, даже такое традиционное и наивное, ищет новых способов выражения идеи спасения¹¹.

Коль скоро ряд таких памятников был найден в Голгах, возможно, там было исполнено и надгробие из ГМИИ.

Л.И. Акимова

Ю.А. Савельев

________________

¹ Ср. терракоты с изображением возлежащих симпосиастов из некрополя Мариона-Арсинои (Ohnefalsch-Richter, 1893. Pl. CLXXXV, 1, 2) – один из них в башлыке, который, вероятно, имеет отношение к древневосточным пирам, поскольку повторяется в разных культурах, в том числе и на краснофигурных греческих вазах V в. до н.э. – ср. килик, инв. АВ 663, из нашего собрания (Здесь: № 53).

² Такой крупный знаток восточных древностей, как Махтельд Меллинк, в соавторстве с Яном Филипом издавшая фундаментальный труд «Ранние ступени искусства» (Mellink, Filip, 1974), ознакомившись с памятником в подлиннике (1996), сочла стелу отсеченным торцом скульптурного саркофага; ее поддержал другой исследователь, англичанин Дональд Истон. Действительно, на реверсе в нижней части рельефа прослеживается нечто вроде ножек саркофага, во всяком случае, форма очень особая. Однако убедительные доказательства такого происхождения памятника пока не собраны. Напротив, он органично вписывается в ряд рельефных стел, происходящих из Голг и, очевидно, там же исполненных.

³ Тщательная характеристика мужских ступней, которые выглядывают из-за фигуры сидящей женщины-супруги, очевидно, была связана с тем, что ноги как часть тела, наиболее связанная с низом/хаосом, в процессе регенерации должны возникать из него последними (сначала появляется голова), и если они уже артикулированы, со всеми четко обозначенными деталями (все пальцы разделены), значит, процесс «восстания из мертвых» наглядно завершен. Этот аспект мог быть навеян древней обрядовой традицией – снабжать умершего башмаками; на изножье египетских саркофагов часто изображались «сандалии Осириса», что тоже связано с проблемой «оживания ног» и получения способности ходить – знак возобновления жизненного цикла.

⁴ Фрейденберг, 1997. С. 74 сл., 208 сл.

⁵ Orthmann, 1975. Taf. 247. См. анализ: Акимова, Кифишин, 1994. С. 173.

⁶ Bonnet, 1952, Löwe, S. 427–429.

⁷ Karageorghis, 2003. P. 269–272, N 312.

⁸ Brehme et al., 2001. P. 169–170, N 182.

⁹ Vermeule, 1981. P. 76, N 47.

¹⁰ Karageorghis, 2003. P. 270.

¹¹ См. другие аналогии: Ergüleç, 1972. P. 28f., pl. XL. 1–2; Karageorghis, Mertens, Rose, 2000. N 348, 351.