151. СТЕЛА АГАФА ИЗ ФАНАГОРИИ

Все произведения раздела

Инв. Ф-373

Фанагория. 179 год

Известняк

В. 121; Ш. 59; Т. 16

Показать сохранность, происхождение, литературу

Среди многочисленных боспорских надгробий, сюжеты и смысл которых до сих пор вызывают вопросы, надгробие Агафа занимает одно из почетных мест – благодаря пространной надписи и сложному двустороннему изображению. Судя по специфике обработки верхней и нижней частей, плита изначально крепилась к каменной базе и венчалась акротерием.

На лицевой стороне изображение строится двумя ярусами. В нижнем рельефе показаны два всадника в геральдической схеме – крупы коней наклонны, головы слегка опущены, передние ноги на фоне подняты, как в адорации. Единственное важное отличие – позы мужчин. Левый от стелы сильно согнулся и как бы с трудом удерживает лошадь, натягивая поводья; правый сидит свободнее, развернувшись к зрителю лицом; у него пышные волосы «антониновского» стиля, плащ развевается за спиной, и отчетливо виден притороченный к седлу горит. Фигура выделена как ритуально значимая – очевидно, это названный в эпитафии Агаф.

Схема изображения геральдического типа пришла на Боспор с Востока, что давно отмечено М.И. Ростовцевым. «Индоиранская» составная ко II в. н.э., когда было исполнено надгробие, давно стала органической частью местного искусства. Изображение двух всадников на стеле Агафа можно понимать как первый акт космизации мира – после совершившейся смерти, превратившей в хаос былой порядок вещей. Теперь все выстраивается заново, и первичное действо в этом процессе – распадение хаоса на две половины. Женское здесь, как в ряде других «патриархальных» иконографий, заменено мужским: богиня-мать отсутствует, и ее место занято богом-мужчиной, «отцом», роль которого и играет Агаф, помещенный в правой от стелы, «мужской» половине рельефа; актуальность образа отражена в нарушении его фигурой законов зеркальной симметрии.

В верхней панели показана сложная многофигурная сцена, варьирующая греко-восточную тему симпосия. Агаф, развернувшись к зрителю, возлежит на ложе-клине с высокой гнутой спинкой, на двух матрацах и подушках. Он облачен в хитон и плащ, перекинутый через правое плечо. В правой руке у него канфар, в левой – чаша для возлияний. Перед ложем стоит низенький столик-трапедза на трех гнутых ножках, на нем – два небольших предмета. Обычно в таких сценах у ног умершего сидит супруга – руководительница ритуала. Здесь ее роль играет богиня, восседающая, как статуя, на постаменте. Она одета в хитон и плащ, голова увенчана высоким коническим убором с покровом аналогично богине, изображенной на знаменитой бронзовой пластине из Эрмитажа (от такого же головного убора) из кургана Карагодеуашх¹. Богиня показана строго анфас; в застывшей иератической позе, с прижатой к груди рукой. Обособленность жестом рук головы от тела говорит, что она уже «космизирована» и готова помочь в обретении жизни мужчине-партнеру. Процесс понимается как торжественный жертвенный акт. У столика с яствами стоит небольшой алтарь, на который девушка в длинном одеянии совершает возлияние из чаши. Она, на восточный манер, показана фронтально, подобно богине, которую представляет в обряде. Сцену фланкируют два мальчика, масштабы фигур которых, подобно девушке, несоизмеримо малы по сравнению с главными – типичная черта боспорских стел. Оба в коротких хитонах, прямо глядят на зрителя; у левого от стелы – некий жезл, правой рукой он держит на поводке сидящую собаку; у правого – гипертрофированно высокий головной убор (?) типа конической шапки. Эта деталь, показанная в непосредственной близости от богини, говорит, что сила регенерации жизни исходит именно от нее (мужчина возрождается «с головы»).

На оборотной стороне надгробия, ближе к его верхней части и уже без боковых границ, представлена еще одна сцена с геральдическими всадниками. Идея – та же, что на фасаде, но здесь уравнена значимость двух «космогонических» партнеров: оба всадника повернуты к зрителю, у обоих развеваются плащи. Но по смыслу они – не равны. У левого от стелы особый, верховный знак жизни – копье, четко выступающее над лошадиной головой; у другого же, напротив, активизирован «нижний мир», олицетворяемый двумя собаками: одна, вспрыгивая, бежит под лошадью, другая, в центре, сидит в позе адорации с поднятой лапой.

Эта сложная композиция еще требует своего исследования.

На лицевой стороне, под рельефными панелями, нанесена эпитафия на древнегреческом языке², говорящая об умершем как значимой для социума фигуре: «В добрый час! Агафа, сына прежнего начальника острова Саклея Ортикова, бывшего косметом, а ранее – начальником канцелярии и после того ставшего хорошим политархом и прекрасным лохагом благодаря своей выдающейся преданности владыкам-царям, отца своего [поставил] Агаф, сын Агафа, памяти ради один-надцатого числа месяца Панема 476 года».

Надгробие было поставлено в эпоху правления Марка Аврелия – в 179 году.

Л.И. Акимова

А.К. Коровина

________________

¹ Ростовцев, 1913.

² Блаватская, 1948. С. 77.